По России бродит призрак Пикалево — первого в России моногорода, жители которого, оставшись без работы, решились на бунт. В списке администрации президента РФ таких населенных пунктов — 460. И каждый может взорваться в любой момент. Но так ли страшна пикалевщина, как ее малюют? Может, проблема моногородов в том, что местные жители просто не умеют приспосабливаться к новым экономическим реалиям? За ответами на эти вопросы наши корреспонденты Игорь Найденов и Людмила Наздрачева отправились в Верхний Уфалей — есть в кремлевском списке такой моногород. Редакция дала им задание во что бы то ни стало устроиться на работу. А заодно постараться понять загадочную душу российского моногорожанина
Игорь. Надежда в Ёбурге
В тридцатипятитысячном Уфалее революционные предпосылки налицо. Градообразующие предприятия — «Уфалейникель» и Уфалейский завод металлургического машиностроения — скорее мертвы, чем живы. Предприятия поменьше тоже «чихают и кашляют». Общее безденежье населения бьет по малому бизнесу. И когда из заводских труб нехотя выползает черный дым, никто больше не пишет экологам — лица людей добреют, на них появляются признаки здоровья. Но вот дым исчез, и люди чернеют, как от удушья. Горячую воду и ту отключили. Все как в Пикалево. Вот только бузить по-крупному здесь почему-то пока никто не собирается.
— Что должно произойти, чтобы жители Верхнего Уфалея перекрыли федеральную трассу? — спрашиваю я Александра Синцова.
Скоро пять утра. Он сидит на скамейке около железнодорожного вокзала в позе расслабленного самурая, ожидая восхода солнца и поезда на Ёбург — так в шутку именуют здесь Екатеринбург.
— А у нас тут и нет никакой федеральной трассы. Перекрывать нечего. Вот если нам чего-нибудь перекроют, например железную дорогу, тогда народ выйдет на улицу.
Пауза.
— Может быть, выйдет…
И, хорошенько поразмыслив:
— Да и то далеко не все…
Этот ежедневный утренний то ли поезд, то ли электричка называется у местных «транспортом жизни». Верхний Уфалей расположен в Челябинской области, но до Екатеринбурга отсюда ближе — всего какая-то сотня километров. Предел мечтаний — должность охранника автостоянки: день через два, 800 рублей в сутки минус 200 рублей на дорогу. Конкуренты — жители городов Кыштым, Полевской, Касли. Соседи по кремлевскому списку. Короче, все умрут, никого не останется.
Но вот моя скупая мужская слеза высыхает, потому что я вижу, как к зданию уфалейского вокзала с интервалом в полминуты подлетают, визжа тормозными колодками, такси — одно, другое, десятое… Это безработные спешат на поезд. Меня бы в их положении за лишние 60 рублей жаба задушила, а им ничего. Привычка.
Люда. Биржа без труда
Из такси выходят и женщины. Они устраиваются в Йогурте уборщицами, прачками, горничными. Живут там, как таджички, по десять человек в малогабаритных квартирах или в гнилом частном секторе. Если работодатель не силен в географии, а уфалейка на лицо не очень русская, то он запросто может записать ее в гастарбайтеры из Средней Азии. Женщины предпенсионного возраста идут мыть пассажирские железнодорожные вагоны. Один вагон — 500 рублей. За смену — это если умереть и не встать — можно вычистить до трех штук. Работа грязная и тяжелая. Но лучше такая, чем никакая.
Но я не хочу в Екатеринбург, я хочу здесь. Поэтому иду в службу занятости. Выдать себя за местную не получится: акцент. Поэтому легенда такая: приехала в Уфалей из Астрахани вместе со своим гражданским мужем, который отсюда родом.
К 12 часам в темном обшарпанном коридоре с коленкоровыми стульями собралось человек тридцать. Женщины в черных лаковых туфлях, надетых на разноцветные носки, улыбаются и здороваются со всеми. Уволенные — они друг другу как братья. Или сестры. Впрочем, говорить «уволенные» — дурной тон. Я уже успела посмотреть местные новости и услышала там замечательное слово «высвободившиеся». Выговаривать его дикторам, конечно, непросто, но зато оно успокаивает: «Более двадцати высвободившихся работников предприятия сегодня приняли участие в посадке цветов на центральной площади нашего города».
Всего через каких-то два часа захожу в кабинет. Прием ведут сразу три сотрудницы с соболезнующими лицами. Передо мной ложатся на стол две папки — тонкая и толстая. Первая — с вакансиями в Уфалее, вторая — с предложениями работы на северах. Открываю уфалейскую и быстро понимаю, что почти все в ней фикция: 90% вакансий — работа сверхмалооплачиваемая, а главное — мужская. Количество тысяч, которое предлагают, меньше, чем пальцев на одной руке. Похоже, служба занятости реально дает местным жителям лишь одну возможность — получать пособие по безработице: сначала 70% от утраченной зарплаты, потом 40 и наконец минималку — 900 рублей. За этим, как правило, сюда и идут.
Театрально вздохнув, я беру толстую папку с северами. Здесь к уфалейским заработкам можно смело цеплять еще один ноль. Экскаваторщика, например, хотят за 35 тысяч в месяц, машиниста — за 40. Своего виртуального гражданского мужа я уже мысленно отправила в какой-нибудь Когалым. Вот только женщине в этой папке снова ловить нечего.
Как ни странно, эксплуатировать своих мужей на северах мои соседки по очереди не торопятся. Боятся перемен. Точнее, измен.
— Куда это я мужа своего отпущу? — ворчит высокая Ирина. — У нас ребенку три года. Это разве жизнь, когда мужика рядом нет?
— В Челябинск или Свердловск отпустить еще куда ни шло, — поддакивает подруга. — А на север боязно. Мало ли что с ним там случится! Всякое ведь с мужиками на севере бывает, правда?
В результате у меня на руках две полудохлые вакансии. Записываю телефоны и иду покорять этот город.
Игорь. Баян в конверте
С северами все более-менее ясно: две недели через две, оплата высокая. Но вот объявление «МУК “Централизованная клубная система г. В. Уфалей” (ул. Ленина, 164) — аккомпаниатор (опыт работы: фортепиано — баян), без в/п и судимости, соцпакет, 4330 руб.» — вырубает меня из действительности. В воображении в полный рост поднимается этот чудо-кандидат: вот он, «крепко выпимши», но жаждущий заработать 4330 рублей, играет на прослушивании в местном ДК «Мурку» кривыми, обильно татуированными пальцами.
Кстати, цифра 4330 фигурирует в каждой второй вакансии. Она уже начинает вызывать у меня почти мистическую тревогу. Но братья-безработные быстро успокаивают: 4330 рублей — это та самая минималка, меньше которой работодатель платить просто не имеет права. Кстати, из этой суммы он еще вычтет налоги, и будет совсем хорошо.
— Интересно, какой дурак согласится на такие деньги? — риторически спрашиваю я вслух.
— Да сам ты дурак! — продолжают просвещать меня мудрые уфалейцы. — Там же еще конверт полагается. Обычный способ уйти от налогов. Другое дело, что все зависит от твоих отношений с начальником. Сегодня он добавит тебе пять тысяч, а завтра обидится и не прибавит. А обидеть начальника легко, это же в его интересах.
Доминирующая интонация в очереди — уязвленная гордость:
— Никто и не пытается бороться с безработицей! — кипятится мужчина средних лет и геройской наружности. — Власти думают, что потихоньку уволенные люди как-нибудь сами рассосутся, главное — сокращать постепенно. А куда нам рассасываться? Они говорят: «Переучивайся». А чего мне переучиваться?! Я вуз оканчивал. Государство в меня деньги вложило. Я теперь интеллектуальная инвестиция России. И если я иду работать не по специальности, то таким образом расхищаю народное добро. Человек со специальностью — он как домна: его нельзя останавливать, потом не разожжешь. Эх, повезло нашему правительству с народом!
При входе на биржу охранник дружески предупреждает посетителей, чтобы не поднимались на четвертый этаж:
— Там у нас ФСБ.
Люда. Конфликт с работодателем
С первым из двух потенциальных начальников я тут же мощно поругалась.
Уфалейскому ПТУ, где готовят никому потом не нужных сварщиков и поваров, срочно потребовался секретарь. В объявлении была приписка: «Обязательное юр. образование». У меня оно как раз есть, хотя и не совсем понятно, зачем оно секретарю ПТУ. А главное — за такую роскошную рабочую силу предлагают все те же 4330 минус налоги. Правда, есть надежда на конверт и на то, что в директорском кресле окажется женщина. Шестое чувство меня не обмануло: в кабинете, дверь которого была открыта настежь, сидела дама неопределенного возраста с фиолетово-седыми волосами и сурово отчитывала сотрудника. Тот виновато тыкал пальцем в какие-то бумаги.
— Здравствуйте, я к вам с биржи труда…
— Да хоть с луны, милейшая! — проорала директриса. — Жди, пока мы освободимся.
Натужно изображая покорность, я села ждать в приемной. Чуть поодаль стоял компьютер секретаря. Место было пустым.
— Иди сюда! — приказала наконец фиолетовая. — Документы давай.
— Я не взяла с собой документы, я просто пришла узнать условия.
— Нет, вы посмотрите на нее! Юрист без документов. Да какой ты юрист?!
— Цивилист, — гордо парировала я.
— Ты что несешь? Что за бред?! И почему ты даже не представилась?!
Я молча достала из сумочки паспорт.
— А вас как зовут? На двери в приемной таблички нет.
Это, конечно, была ошибка. Директриса была так ошарашена, что даже на несколько секунд замолчала. С конвертом мне уже все было ясно, оставалось проверить, что получится с работой.
— Сейчас вообще вывеску с училища сниму! — женщина пришла в себя и сунула мне обратно паспорт, даже не раскрыв его. — Ты, может, и в приемную директора «Уфалейникеля» так же придешь?! Вон отсюда! Сейчас милицию вызову — может, ты вообще не юрист, а воровка.
По лестнице я спускалась медленно — за это время к ПТУ успела подъехать милицейская машина. Стражи порядка смерили меня то ли мужским, то ли государевым оком и зашли в холл. Наверное, у женщины с фиолетовыми волосами уволили мужа — вот она и нервничает. Я мысленно простила ее и на всякий случай быстро побежала в гостиницу.
Игорь. Баллада о реостате
Разочаровавшись в службе занятости, иду в народ.
— Электрогазосварщиком попробуй, — советуют мне мужики, с которыми я к вечеру успел завести знакомство. — И скажи, что у тебя шестой разряд. И что имеешь допуск для работы на высоте. И что можешь варить на вытянутых вверх руках и они у тебя не затекают — это очень ценится.
Мужики уже знают, что я слесарь широкого профиля, сам из города Конаково Тверской области, в Верхнем Уфалее у меня померла тетка, оставила квартиру. Вот, стало быть, присматриваюсь на предмет пустить корни.
По дружеской наводке иду в ООО «Контур», небольшое предприятие, которое разрабатывает Макаровское месторождение облицовочного мрамора. Говорят, там требуются слесари-наладчики. Офис на краю города. Первый этаж. Никаких вывесок. Тяжелая дверь приоткрыта. Сразу натыкаюсь на хозяина — г-на Махкамова. Он разрушает мою легенду одним-единственным вопросом про реостат. Про реостат я, конечно, что-то помню из школьного курса физики (или химии?), однако для слесаря-наладчика этого не достаточно. Впрочем, прежде чем спасаться бегством, успеваю узнать, что есть одно свободное место за 10 тысяч рублей для человека, который понимает, что значит «измельчить породу до состояния микрокальцита».
Следующее в списке народных рекомендаций — предприятие сходного профиля «Уралмрамор». Это единственное в городе производство, чьи показатели за время кризиса даже немного выросли — поговаривают, что за счет заказов для московского метро и олимпийских объектов в Сочи. И хозяин здесь — бывший верхнеуфалейский мэр. Правда, мужики говорят, что устроиться сюда невозможно, но я все же хочу рискнуть. Чтобы снова не запалиться, буду теперь искать место не для себя, а для своего старшего брата. У него, дескать, руки золотые, зато язык отваливается, а я — раздолбай, но зато талантливый переговорщик. Вот он и засылает меня в разведку.
Рабочее место — на глухой окраине, в поселке Октябрьский. Из ворот то и дело выезжают большегрузы, груженные глыбами фантастической величины.
На КПП меня встречает неожиданно доброжелательный охранник и придает ускорение в сторону отдела кадров. А говорили, что даже на порог не пустят. В итоге с братом моим выясняется вот что. Если он действительно такой самоделкин, то может претендовать на должности крановщика и экскаваторщика. Но за те же самые 10 тысяч рублей. Из моего помраченного московского сознания вырывается: «Всего-то?!» Интонация тетушек в отделе кадров сразу меняется. Мне предлагают продолжить дискуссию за воротами и в полном одиночестве.
Настроение философское. Начинаю понимать, что 10 тысяч — это не так уж и мало. И еще душу греет чувство виртуальной благодарности за придуманного, но уже почти живого старшего брата, которого все-таки удалось худо-бедно пристроить.
Люда. Роман с клещами
Второй вакансией, которая не требовала физического труда, была должность страхового агента. После ПТУ в страховой конторе показалось спокойно, как в комнате психологической разгрузки. Тут сидели исключительно женщины, и их разговоры обнадеживали.
— Говорят, в этом сезоне модно заниматься йогой, — сказала одна.
Другая охотно подключилась к обсуждению этой экзотической для Верхнего Уфалея темы.
Я рискнула вклиниться в их приятную беседу, и мне за это ничего не было. Женщины заулыбались, засуетились.
— Меня зовут Зинаида Николаевна, — сказала та, что постарше и поглавнее. — Очень приятно, что вы к нам пришли. Работа очень интересная. Сейчас я вам все подробно расскажу. Но сначала заполните анкету, пожалуйста.
В графе вредные привычки я честно написала:
«Курю трубку». Зинаиду Николаевну этот ответ очень порадовал.
— «Курю трубку», — кокетливо засмеялась моя будущая начальница. — Ну надо же!
Наконец разговор зашел про жалованье. Тут ее лицо приняло подозрительное выражение тревожного энтузиазма:
— Я смотрю, вы очень целеустремленная, активная, умеете формулировать мысли, написали их четко и понятно, — Зинаида Николаевна все больше напоминала мне сетевого менеджера. — А то многие приходят и даже анкету не в состоянии заполнить: долго думают, а потом сдают пустую. Вы у нас точно сможете много зарабатывать. Правда, не сразу.
— А сколько сразу?
— Мы будем вам платить по 25% с одних сделок и по 20% с других, — руководитель агентства достала ручку и стала щедро водить ею по бумаге. — Вот, к примеру, застрахуете дом на тысячу — вам на руки выдадим с учетом налога 217 рублей. А сколько вы таких домов в месяц сделаете, это только от вас зависит.
Я изучила бумажку с процентами. За страховку от энцефалитных клещей мне полагалось всего 57 рублей. Перспектива продавать этот вид услуг в городе, где люди экономят на еде, ничего хорошего не предвещала. Да, Игорь мне рассказывал вчера про безработных на такси, но это не экономика, а психология. Трудно отучиться ездить на извозчике, но научиться страховаться еще трудней.
— Для начала вам нужно обзавестись своей базой. В Уфалее вы ведь никого не знаете, — не уставала улыбаться женщина. — А там сдадите экзамены и попадете в штат. Для этого вам нужно зарабатывать на процентах минимум четыре тысячи в месяц. Мне, например, потребовался год, чтобы попасть в штат. Но я ни разу не пожалела. Работу в Уфалее вообще трудно найти. А у нас — обучение. Оставайтесь!
Наверное, я пассивна и не умею приспосабливаться к новым экономическим реалиям, но почему-то «работа для активных» меня не вдохновила. Я начала немного понимать людей в очереди на бирже труда. Зачем металлургу идти переучиваться? Чтобы за 57 рублей объяснять людям, как это здорово — страховаться от клещей? Лучше уж и вправду дорогу перекрыть.
Игорь. Конь
Переквалифицироваться нам со старшим братом в службе занятости тоже предлагали, но из всех специальностей более-менее подходила только одна — массажиста. Да и то перспектива светила лишь теоретически. Кого нам массировать в этом городе безработных? Друг друга?
Продолжаю рыть носом землю. Вокруг Верхнего Уфалея немало лесопилок. Считается, что устроиться туда легко, потому что работа неблагодарная: платят понедельно и сдельно, иначе говоря — сколько хозяин пожелает. Из кармана в карман, безо всяких трудовых книжек. Одним словом, шабашка. Но 10 тысяч не очень-то вдохновляют, поэтому решаю попробовать.
Недалеко от «Уралмрамора» прочно вросло в землю предприятие «Флорис». Здесь пилят, кажется, все, что только можно распилить: и лес, и тот же мрамор.
Хозяева — братья Махмудовы.
На мраморо-лесо-и-прочее-пилке меня встречает хрустообразный скрежет или скрежетообразный хруст. Его производит станок, похожий на пыточный. Управляется с ним неопределенных лет смуглый гражданин в противошумных наушниках. Выясняю у него, что хозяев нет, они в городе, но «работать можно начинать хоть завтра, правда, больше десятки в месяц не выйдет даже при самом хорошем раскладе».
Снова эти 10 тысяч рублей. Похоже, моему брату, будь он хоть тысячу раз узким, как лезвие бритвы, специалистом, выше не прыгнуть — здесь это некая предельная планка, отделяющая Верхний Уфалей от Верхнего мира, где пятирублевыми монетами наполняют стеклянные вазочки от «ИКЕА», чтобы на кухне была красота.
А значит, выход у нас один: чемодан, вокзал, Йогурт. Там мы будем протирать штаны в охранниках, тупеть, терять квалификацию, пить на обратном пути в электричке водку и мечтать перекрыть хоть что-нибудь, только бы вернуть времена, когда работающий завод наполнял стабильностью карман и гармонией душу.
В легком отчаянии слоняюсь по городу и пытаюсь рифмовать слово «Уфалей», но, как ни крути, получается только «налей» и «забей». Мимо проносятся события, которые требуют объяснения, но их не находят.
На складном велосипеде «Кама» проезжает горожанин в майке, тапочках-вьетнамках и с дорогой итальянской газонокосилкой, притороченной к рулю.
Туристическое агентство предлагает съездить в Болгарию. Цены — выше московских.
На улице Ленина — магазин для взрослых. Неважно, что сюда уже давно никто не заходит, — город гордится уже тем, что такой магазин у них есть. Как у больших.
На центральной площади — металлическая статуя Ленина. Слишком миниатюрная для города, где металл — образ жизни и мысли.
Много беременных женщин, зачавших, судя по животам, уже во время кризиса. Ну, не может быть, чтобы все бабы поголовно были такими дурами! Или может?
Посреди рабочего дня кругом полно народа. И эти люди не производят впечатления праздных — на их лицах выражение деловой активности.
Вот два хмыря вороватого вида подозрительно вежливо просят газетную киоскершу продать им бланки доверенности на автомобиль.
Как бы ни с того ни с сего на торце одного из домов возникает крупная ископаемая надпись: «В здоровом теле — здоровый дух».
А вот и частный сектор, местный Шанхай. Агрессивность людей и собак увеличивается. Замечаю в первом же дворе компанию, в которой смешалось все: гости, хозяева, мужчины, женщины, дети, сука Дина. Один мужчина стрижет другого, сидящего на табурете напротив крыльца. Получается аккуратный бобрик с челкой, как у настоящих пацанов. Знакомлюсь. Меня сразу информируют, что вследствие ухудшения ситуации на заводах пришлось с коньяка перейти на спирт.
— А то поедем к нам в гости, в «Спартак» — микрорайон такой, у нас там дом, баня, вода горячая есть. Потому что рядом заводские начальнички живут. Сейчас такси возьмем и поедем.
Опять это такси!
— Вообще-то единственная наша проблема: рыба плохо клевать стала, — выдает мне формулу местного оптимизма парикмахер.
Чувствую сладкий запах подступающей деградации. Вежливо ухожу, но тут же вляпываюсь в другую компанию. На этот раз меня зовут в лес около какого-то недалекого села, чтобы нелегально копать там полудрагоценные камни — демантоиды: «Там такой адреналин! За спичечный коробок камней убить могут».
Обнаруживаю себя возле средней школы. Да, почему я все на брата киваю? Не попробовать ли самому? Я же все-таки какой-никакой филолог, если диплом не врет.
— А что, — спрашиваю симпатичную учительницу, изо всех сил стараясь изобразить в голосе извечную интеллигентскую грусть, — нет ли у вас для меня вакансии?
— Вы сколько раз подтягиваетесь?
— Нет, вы не поняли. Русский язык и литература.
— Это вы не поняли. Нам физкультурник нужен. Хотя, — говорит она, осматривая меня, словно племенного коня, — попробуйте подойти ближе к сентябрю. Мужчину, может, и примут.
Люда. Вся надежда на тимуровцев
Я наплевала на биржу труда и решила действовать наудачу. Иду на рынок. Предприниматели в торговых палатках развесили китайские рубашки, футболки и лифчики. Воняет резиной от дешевой обуви. Продавцы овощей и фруктов жалуются друг другу, что люди теперь берут по одному яблоку или огурцу — маневр для честного торгового обмана сузился до безобразия.
— Все на огороды подались, — шипит одна тетка другой. — Лет пять ничего не сажали, а теперь забегали. И урожай, похоже, хороший будет. Кто тогда к нам за товаром пойдет, непонятно. Вся надежда на тимуровцев.
— Тимуровцев?
— Ну, так у нас тех называют, кто с грядок ворует, — смеются продавщицы.
— А на работу здесь еще кого-нибудь берут? — ловлю я момент, пока они добрые.
Но тетки уже нахмурились:
— Нет. Тут работают только свои.
— А за какие деньги работают?
Одна из продавщиц сморщилась, посмотрела куда-то вверх, что-то мысленно просчитала и наконец выдала сумму:
— Не больше четырех тысяч. Мы тут получаем по семь процентов от прибыли. А торговли нет: на заводе сокращение, люди донашивают что есть.
Рядом с рынком небольшое кафе «Юлия». Трофим из динамиков поет для абсолютно пустого зала.
— Официантки нам не нужны, — с ходу отвечает мне бармен. — Своих не знаем, куда девать.
В Уфалее всего три кафе. Все на центральной улице, и у всех проблемы с клиентами. Зато парикмахерских тут предостаточно. Я решаю устроиться маникюршей, ведь на бирже труда обещали переучить.
— У нас здесь только своих берут, — обламывает меня хозяйка. — С улицы никого еще не принимали. Но в соседней парикмахерской вы сможете снять в аренду место и работать под их вывеской как предприниматель. Выходить будет около шести тысяч в месяц.
На следующий день я снова ищу работу. И через день ищу. Результат примерно тот же. То есть почти никакой. Предел возможностей — шесть тысяч. К свисту электрички на уфалейском вокзале прислушиваюсь все внимательней.
Игорь и Люда. Итог
Под конец эксперимента знакомимся с Женей — совладельцем автомастерской на окраине города. Автосервис представляет собой большой гараж с высоким потолком. Большую его часть занимает камера для покраски и ремонта кузовов. Сейчас в камере стоит «Ока», своей очереди интеллигентно ждет «Форд-Фокус».
— Это лучшее, что есть в этом городе, — иронически говорит Женя, похлопывая ладонью борт камеры, как хорошо раздоенную корову.
В свое время он продал квартиру и взял кредит, чтобы вместе с друзьями организовать маленькое собственное дело. Некоторые пайщики еще продолжают работать на заводах Верхнего Уфалея, а сюда приходят после смены. В результате их рабочий день длится часов пятнадцать, а то и больше.
Чтобы развеяться от провинциальной тоски, Женя ездит в Москву на рок-фестивали. И в целом производит впечатление человека, давно наплевавшего на государство и надеющегося только на самого себя.
Работы здесь, ясное дело, тоже нет, но зато есть заряд оптимизма.
— Кто может поднять зад с дивана, тот всегда на плаву, — говорит Женя, тщательно подбирая слова. — Срать захочешь — штаны снимешь.
Он думает, что мы молодая пара, прикидывающая, оставаться здесь или валить, пока что-нибудь не родилось.
— Я бы вам вот что посоветовал: устраивайтесь на свои шесть и десять. Лучше все равно ничего не найдете. И смотрите по сторонам. А главное — не пейте! В смысле, много не пейте.
Итак, что в итоге? В Верхнем Уфалее работу пока найти можно. По крайней мере, если ты мужчина. Особенно — если настоящий. Бедность гарантирована, но средство от нищеты есть. Выйдут ли люди на улицы? Нет, не выйдут. Они для этого слишком прагматичны. Как сказала одна из наших собеседниц, «что толку в этих митингах? Нам за них что, деньги заплатят?». «Высвободи» ты хоть весь город, сотри его с карты России — люди просто матерно плюнут сквозь дыру в зубах в адрес какого-нибудь абстрактного начальника и пойдут выкручиваться. Самостоятельно. В самом деле, первый раз, что ли?